Рассказываем о книжных новинках апреля
В апреле наше внимание привлекли пять книг. На русском языке вышел «Технофеодализм» Яниса Варуфакиса — книга про антиутопию, в который мы все давно живем. Каждый из нас абсолютно добровольно и безвозмездно трудится на цифровых феодалов, которых можно перечислить по пальцам двух рук (впрочем, точно ли это феодализм, а не один из ликов капитализма — большой вопрос). Популяризатор науки Пол Халперн рассказывает, что разные лики могут быть еще и у реальности, распадающейся на множество вселенных при каждом удобном случае. Как бы экстравагантно это ни звучало, но от предложенной без малого 70 лет назад концепции мультивселенной ученые не отказываются до сих пор — а это о чем-то да говорит.
Ночные кошмары и паралич сна приобретают все более человеческие лица в книге исследовательницы Элис Вернон, знающей, что такое лунатизм не только в теории, но и на практике. Историю подготовки к приходу «сильного» ИИ, которого все нет и нет, и не факт, что он вообще будет, рассказывает Юлиан Тогелиус, специалист по обучению искусственного интеллекта на видеоиграх. Наконец, о том, что память дана нам не для того, чтобы помнить, а чтобы забывать, напоминает нейробиолог Чаран Ранганат.
Пол Халперн. Очарование мультивселенной. Параллельные миры, другие измерения и альтернативные реальности. М.: Individuum, Эксмо, 2025. Перевод с англ. Александра Сергеева
По закону Стиглера, научные открытия скорее назовут не именем первооткрывателя, а в честь его последователя, который обратил внимание на ранее непопулярную идею. Этот закон применим сам к себе, так как открыл его социолог Роберт Мертон, а профессор статистики Стивен Стиглер лишь сформулировал.
Похожая история и с идеей множественности миров, которая в том или ином виде звучала из уст разных авторов. В философии уместно вспомнить Лейбница с его «лучшим из возможных миров» (иные могли бы существовать в божественном сознании, но воплощен лишь один — наш). В художественной литературе — это Борхес и его рассказ 1941 года «Сад расходящихся тропок». В физике — Шрёдингер, высказавшийся на одной из лекций, что его уравнения описывают множество вариантов развития событий, которые «не альтернативны, а на самом деле все происходят одновременно».
Однако, как напоминает американский физик и популяризатор науки Пол Халперн, понятие «мультивселенная» связывают прежде всего с американским физиком Хью Эвереттом. В 1957 году он, будучи аспирантом Принстонского университета под научным руководством Джона Уилера, предложил радикальную интерпретацию квантовой механики, позже названной многомировой. Суть ее в том, что всякий раз, когда происходит квантовое событие с несколькими возможными исходами, Вселенная «расщепляется». Каждый коллапс волновой функции рождает новый мир, а мириады таких событий вместе образуют непрерывно разворачивающуюся мультивселенную, похожую по структуре на густо ветвящуюся крону дерева. В модели Эверетта роль наблюдателя больше не является ключевой, все элементы суперпозиции (ветви дерева) действительно сосуществуют друг с другом. Никакое из них не более и не менее реально. В многомировой интерпретации «мир полноценно существует только когда он не наблюдаем» во всем цветущем многообразии множества вариаций. Это было своего рода ответом на риторический вопрос Эйнштейна: может ли не только человек, но и, например, мышь сыграть роль наблюдателя, вызвав коллапс системы?
Впрочем, дискуссия с Эйнштейном у Эверетта началась задолго до этого. В 12 лет он написал знаменитому ученому письмо с вопросом, что произойдет, если непреодолимая сила столкнется с непреодолимым препятствием. На что получил ответ, что таких сил и препятствий в мире нет, «зато есть очень упрямый мальчик, который победоносно прокладывает себе путь через странные трудности, созданные им самим». Упрямый мальчик в итоге проложил путь в оборонную промышленность, работая в Пентагоне в качестве аналитика не над чем-нибудь, а над концепцией взаимного гарантированного уничтожения с применением ядерного оружия.
Идея мультивселенной при всей кажущейся экстравагантности позволяет навести мосты во многих исследовательских направлениях — от антропного принципа и космологической постоянной до теории суперструн. В книге Халперна можно найти множество этих и других примеров.
Например, историю о том, как английский физик Брэндон Картер в 1973 году предложил термин «антропный принцип». В упрощенном виде его можно сформулировать так: то, что мы ожидаем наблюдать во Вселенной, ограничено условиями нашего существования как наблюдателей. Иными словами, физические законы и константы настроены таким образом, что делают возможным формирование сложных химических элементов, галактик, звезд, планет и в конечном итоге жизни. Но такая тонкая настройка является результатом отбора. Картер выдвинул модель ансамбля вселенных с разными фундаментальными константами — их сочетания в некоторых из этих вселенных оказались подходящими для появления жизни.
Что до теории суперструн, то ее удается математически корректно описать только в пространстве большей размерности, чем привычная нам. Чтобы объяснить, куда делись шесть дополнительных измерений (из десяти: девяти пространственных и одного временно́го) ее интерпретаторы обычно говорят, что они, подобно цветку, увядают и сворачиваются, становясь настолько малыми, что недоступны наблюдателю.
Интерес к идее мультивселенной не увядает уже более полувека, несмотря на то, что немало исследователей считают ее скорее философской концепцией — прежде всего, из-за невозможности фальсифицировать и экспериментально опровергнуть (подтвердить, разумеется, тоже). Очередное свидетельство этого интереса — «Очарование мультивселенной», которая предлагает и ретроспективный экскурс, и актуальный обзор нынешнего положения дел. Книга свежая — на языке оригинала она вышла в 2024 году.
С фрагментом книги можно ознакомиться по ссылке.
Элис Вернон. Ночные кошмары. Нарушения сна и как мы с ними живем наяву. М.: Альпина нон-фикшн, 2025. Перевод с англ. Ольги Корчевской
Исследовательницу Элис Вернон из британского Университета Аберистуита интересует репрезентация сна в науке и культуре. В книге она делится собственным опытом ночных кошмаров, лунатизма и галлюцинаций, чередуя личные истории с описанием различных медицинских случаев расстройства сна, а также с тем, как они воспринимались в разных исторических и культурных контекстах.
Та часть книги, где Элис Вернон рассказывает о себе, — это весьма откровенный личный дневник. Например, она подробно описывает прогулки во сне, что было свойственно ей еще с детства. Правда, тут же оговаривается, что самый плохой поступок, совершенный ее «другим “я”» в таком состоянии — испорченная книга. Тут же Вернон приводит случай из криминальной хроники XIX века — женщина предстала перед судом (дело № 413 от 18 сентября 1876 года) за то, что отрезала левую руку своему сыну, в состоянии сомнамбулизма приняв конечность ребенка за хлеб для бутерброда.
Подобного рода парасомния — необычное поведение до или во время сна — возникает, когда не срабатывает ограничитель, удерживающий сновидца от совершения действий, которые ему видятся во сне.
Паралич сна — другое расстройство, при котором содержание сновидений переносится во «внешнюю» реальность, вызывая при этом вполне реалистичные тактильные ощущения: кажется, что кто-то садится на спящего, давит его, душит, а иногда и домогается. Элис Вернон описывает это как «ощущение непомерного давления, часто сопровождаемое галлюцинацией в виде зловещей фигуры».
Перенос визуальных образов, тактильных ощущений или звуков из сна в состояние бодрствования называют гипнопомпическими галлюцинациями. Мозг отдает мускулатуре команды в соответствии с содержанием сновидения — если вы метаете диск, рука получает команду замахнуться, как если бы это происходило на самом деле. Одновременно с этим мозг парализует тело, поэтому мышцы остаются неподвижными. При расстройстве фазы быстрого сна бывает, что паралич не срабатывает — и тогда сновидец-дискометатель активно работает конечностями, разбрасывая простыни и подушки. А еще можно частично проснуться до естественного выхода из состояния обездвиженности. Отсюда и возникает ощущение давления (чаще всего, на грудь, руки и ноги). Чтобы рационализировать это состояние, мозг придумывает происходящему объяснение. Так сон разума рождает чудовищ — в прямом сомнологическом смысле.
По степени откровенности личных историй «Ночные кошмары» напоминают нашумевшую в свое время книгу «Завтра я всегда была львом» Арнхильд Лаувенг. В ней норвежский клинический психолог описывает, как много лет жила с шизофренией. Однако Элис Вернон подчеркивает, что многогранные расстройства сна бывают и при здоровой психике — эти явления вовсе не обязательно связаны с психиатрией вообще и шизофренией в частности. Хотя гипнопомпические галлюцинации могут возникать и при психических расстройствах, а рефлексия по их поводу может стать основой для того же бредового расстройства. Тогда заболевание протекает еще тяжелее.
С фрагментом книги можно ознакомиться по ссылке.
Чаран Ранганат. Почему мы помним. Как раскрыть способность памяти удерживать важное. М.: Corpus, 2025. Перевод с англ. Анны Петровой
Человеческая память эволюционировала таким образом, чтобы отдавать приоритет информации, необходимой для выживания и размножения, а не запоминать каждую деталь, с которой мы сталкиваемся в повседневном опыте. Профессор психологии и нейробиологии из Калифорнийского университета в Дэвисе Чаран Ранганат пишет, что такая избирательность позволяет адаптироваться к постоянно меняющимся условиям и фокусироваться на важном, отбросив лишнее. А лишнего много: считается, что среднестатистический современный человек в день получает 34 гигабайта визуальной, слуховой и иной информации.
Многое из того, что мы переживаем, забывается уже в течение нескольких часов или дней из-за интерференцииТак называют явление, при котором одни воспоминания мешают извлечению других. «конкурирующих» воспоминаний. «Кривую забывания» впервые описал немецкий психолог Герман Эббингауз еще в XIX веке. Исследователь ставил эксперименты на себе, изнуряя утомительным запоминанием триграммЭббингауз заучивал состоящие из двух согласных и гласной слоги, не вызывающие никаких смысловых ассоциаций («бов», «гис», «лоч» и тому подобные) — за 45 минут ему удавалось запомнить не больше 64., а затем отслеживая, через сколько времени все улетучилось из памяти. Происходило это довольно быстро: через 20 минут ему едва ли удавалось вспомнить хотя бы половину заученного.
Природа памяти конструктивна: когда мы вспоминаем событие, мы не воспроизводим его «идеальную запись». Вместо этого мы творчески реконструируем прошлое, заполняя пробелы в памяти правдоподобными деталями, основанными на нашем актуальном опыте. Именно поэтому память и воображение связаны. Однако такой процесс реконструкции прошлого может привести к искажениям и ложным воспоминаниям.
По этому поводу вспоминается история из ранней практики Зигмунда Фрейда (этого примера в книге Ранганата нет, хотя Фрейд там единожды и упоминается): гипотеза о том, что истерия и невроз есть результат пережитого в детстве сексуального насилия подтверждалась в психоаналитическом кабинете аномально часто. Это касалось и женщин, и мужчин — не изнасилованных в раннем детстве среди них еще нужно было поискать. Это, с одной стороны, вызывало смех и скепсис со стороны коллег Фрейда. Но с другой, исследовательская неудача помогла сделать важное открытие: пациенты могут изобретать воспоминания, чтобы начать проговаривать травму.
Пример этот кажется весьма валидным. Интересно, что в конце прошлого года вышел русский перевод «Скрытого источника сознания» нейропсихолога Марка Солмса, где он настойчиво призывает представителей нейронаук вернуться «назад к Фрейду». Причем, именно к раннему — то есть к тому самому, у которого были амбиции стать своим среди ученых-естественников.
Что до книги Ранганата, то у читателя, заглянувшего в ее содержание, может возникнуть мысль, что это очередной селф-хелп. «Как помнить больше, запоминая меньше», «Как мы учимся, даже когда не запоминаем» и тому подобное. Но жизни учить никто никого не собирается, равно как и давать советы о той или иной мнемотехнике.
«На самом деле мы созданы, чтобы забывать: это один из главных уроков, которые следует вынести из науки о памяти», — заявляет автор уже в начале книги. И это следует запомнить в первую очередь.
Юлиан Тогелиус. Общий искусственный интеллект. М.: Издательство Института Гайдара, 2025. Перевод с англ. Артема Смирнова
Весной 2023 года независимый исследователь и YouTube-блогер Дэвид Шапиро заявил, что так называемый «общий искусственный интеллект» (Artificial General Intelligence, AGI) появится через полтора года. На это указывали возможность более дешевого инференса ИИто есть использования обученной модели (этот прогноз сбылся — в 2025 году появилась одна из самых экономичных моделей, DeepSeek R1), превращение ИИ в агента, взаимодействующего не только с текстом, но и с окружающей средой, а также объединение генеративных моделей с пулом моделей-экспертов, натренированных распознавать изображения.
В интерпретации Шапиро пришествие AGI скорее означает, что его опознали бы (если бы он правда появился) с помощью так называемого утиного критерия. Если нечто выглядит как утка, плавает как утка и крякает как утка, то это — утка. Но с AGI все сложнее, так как пальцем на него не укажешь. В самом общем понимании гипотетический AGI должен быть не только сопоставим с человеческими когнитивными способностями или превышать их, но и уметь универсально перестраиваться под самые разные задачи. Но это именно в общем понимании. На самом деле есть несколько десятков определений не только «сильного ИИ», но и вообще ИИ. В самом общем смысле речь идет о различных «интеллектуальных» программах, решающих задачи, условно требующих интеллекта.
В книге «Общий искусственный интеллект» Юлиан Тогелиус, специализирующийся на обучении ИИ с помощью видеоигр, приходит к выводу, что история ИИ — это продолжительная деконструкция понятия «интеллект» как такового. Если ИИ решает какую-то задачу, считавшуюся ранее лакмусом для настоящего интеллекта (как тест Тьюринга или игра в шахматы), то после этого исследователи обычно задумываются: а точно ли мы понимаем, что такое интеллект вообще? Однозначного ответа нет, а промежуточный вывод такой: у нас до сих пор нет ясного определения естественного интеллекта, не говоря уже об искусственном, а тем более «сильном».
В работе Тогелиуса достаточно подробно обозначена хронология развития различных ИИ-систем — но именно что обозначена. Книга объемом без малого 200 страниц представляет собой скорее отредактированный конспект гипотетической будущей работы — предположительно более объемной. Так, немало места уделяется описанию визуального контента, созданного генеративными моделями. Но нет ни единой иллюстрации. Пару лет назад интернет наводнили образцы раннего ИИ-творчества, своими искаженными пропорциями страннейшим образом напоминающие картины Фрэнсиса Бэкона. Все это вполне себе артефакты — и в книгу о становлении ИИ что-то такое вполне было бы к месту.
Также довольно часто буквально одной строкой пробрасывается мысль, но тут же обрывается. Например, «явление, когда ИИ лучше справляется с задачами, которые мы считаем когнитивными, и намного хуже с предположительно неинтеллектуальной ручной работой, <...> известно как парадокс Моравека».
Минимальная забота о читателе все же предполагает, что хотя бы в одном-двух предложениях нужно что-то разъяснить. Вместо этого в подобных примерах даются сноски всегда и исключительно на англоязычный источник — книгу, статью, научную работу. То есть читатель должен сам разыскать иноязычный текст и самостоятельно же найти в нем цитату, к которой его отослали.
Словом, книжка интересная, но такое ощущение, что написана она по принципу «пиши, сокращай». Дело благое, но только если уметь вовремя остановиться.
С фрагментом книги вы можете ознакомиться по ссылке.
Янис Варуфакис. Технофеодализм. Что убило капитализм. М.: Ад Маргинем Пресс, 2025. Перевод с англ. Алексея Снигирова
Экономист, бывший министр финансов Греции Янис Варуфакис заявляет, что его основные критики — сторонники левых взглядов, то есть те, к кому близок и сам Варуфакис. И объясняет это так: «Мы выросли с мечтой свергнуть капитализм, а я говорю: капитализм сам себя разрушил. И его заменило нечто гораздо худшее».
Под «убийством капитала» в данном случае имеется в виду его мутация в новую форму, возникшую как итог приватизации (и даже без кавычек) интернета такими гигантами, как Google, Apple, Amazon, запрещенным в России Facebook и так далее. Это и есть, по Варуфакису, новые феодалы.
«Нет, рынки и прибыль, конечно, продолжают существовать <...> — просто они больше не правят бал. <...> прибыль и рынки изгнаны из эпицентра нашей экономической и социальной системы, вытеснены на ее окраины и заменены. Чем? Рынки, как среда обитания капитализма, заменены цифровыми торговыми платформами, которые выглядят как рынки, но не являются ими и больше напоминают феодальные владения. А прибыль, двигатель капитализма, была заменена своим феодальным предшественником: рентой, <...> которую необходимо платить за доступ к этим платформам и к облачным хранилищам в целом».
В такой перспективе мы все — облачные крепостные, бесплатно работающие на сюзерена. Ежедневно мы сгружаем феодалам вагон и маленькую тележку личных данных, за что нам дают возможность пользоваться цифровыми платформами, манипулируя нашими желаниями и даже конструируя их. Так формируются предпочтения потребителей и в целом динамика рынка. Мир все больше разделяется на два конкурирующих технофеодальных блока, в одном из которых доминируют США, а в другом — Китай.
Иными словами, речь о так называемом «облачном капитализме». Надо полагать, это примерно то же самое, что «платформенный капитализм» Срничека или «надзорный капитализм» Зубофф, а также цифровой, информационный, когнитивный, да и вообще целый зоопарк капитализмов, о котором в послесловии русского перевода «Технофеодализма» говорит научный редактор книги Александр Павлов.
Однако всякая крупная корпорация — это прежде всего сложный и высокотехнологичный бизнес, требующий инвестиций в серверное оборудование, программное обеспечение и техподдержку, а также оплату труда десятков и сотен тысяч программистов и других технических специалистов. Корректно ли здесь говорить о ренте, а не о прибыли? Тем не менее, речь у Варуфакиса все равно идет о феодализме, то есть об откате к более отсталой, по сравнению с капитализмом, формации…
Именно поэтому от критиков Варуфакиса можно услышать мнение, что устоявшийся термин — феодализм — в данном случае используется не в конвенциональном значении, а скорее как метафора.
В остальном же тон книги и то, о чем в ней рассказывается, — очень на злобу дня. Да и в целом это один из самых ожидаемых переводов года.
С фрагментом книги можно ознакомиться по ссылке.