«История как наука и политика: Эксперименты в историографии и Советский проект»

Кажется, что в XXI веке история переживает «научный поворот», преодолевая разделение между естественными и гуманитарными дисциплинами. Однако историки заимствовали идеи и методы ученых-естественников и до этого. В книге «История как наука и политика: Эксперименты в историографии и Советский проект» (издательство «НЛО»), переведенной на русский язык Марией Семиколенных, историк науки Елена Аронова прослеживает судьбы шести интеллектуалов и их масштабных программ, чтобы понять, как практики генетики, ботаники и информатики становились востребованными среди историков. Предлагаем вам ознакомиться с фрагментом о начале карьеры Николая Вавилова.

Менделеев биологии

Вавилов родился в семье состоятельного директора мануфактурной компании и имел возможность получить прекрасное образование, перед тем как сделал свой выбор агрономии как карьеры. В 1911 году Вавилов окончил Московский сельскохозяйственный институт (знаменитую «Петровку») и в числе немногих других выпускников был рекомендован к продолжению обучения. В рамках своей подготовки к профессорскому званию Вавилов прошел стажировку в Бюро прикладной ботаники в Санкт-Петербурге. Основанное при Александре III вскоре после катастрофического по масштабу голода 1891–1892 годов, Бюро было частью предпринятой царским правительством программы модернизации сельского хозяйства Российской империи с целью предотвратить новые продовольственные кризисы. С года его несменным директором был Роберт Регель, сын обрусевшего немецкого садовода и ботаника, в 1855 году переехавшего в Россию и возглавившего Императорский Ботанический сад в Санкт-Петербурге. Будучи непосредственным участником процесса интернационализации науки (о которой шла речь в первой главе), Регель организовал Бюро по образцу Департамента сельского хозяйства США (USDA), который был создан в конце XIX века в рамках американского проекта усовершенствования и модернизации сельского хозяйства. По примеру американского Департамента сельского хозяйства, Бюро Регеля озадачилось организацией и сбором коллекции семян основных сельскохозяйственных культур. К началу ХX века Бюро стало важнейшим центром растениеводства и селекции дореволюционной России. Вавилов провел там нескольких месяцев, изучая используемые в Бюро приемы и методы, и в последующие годы продолжал поддерживать с ним тесную связь.

В 1913 году Вавилов отправился на обязательное для будущего профессора императорского университета двухлетнее обучение в крупнейших мировых центрах по выбранной специальности. Большую часть своей заграничной стажировки Вавилов провел, работая под руководством Уильяма Бэтсона, лидирующего пропагандиста новой науки, генетики, которую Бэтсон сам и нарек таковой в году. Вавилов провел в Бэтсоновском Институте садоводства (John Innes Horticultural Institution) неподалеку от Лондона больше года, работая над своей диссертацией, посвященной иммунитету растений к инфекционным заболеваниям. Однако начало Первой мировой войны прервало стажировку: Вавилову необходимо было вернуться в Россию как военнообязанному. К военной службе его признали непригодным из-за старой травмы глаза, но после того, как Россия потерпела катастрофические потери в кампаниях против немецкой армии в феврале 1916 года, его все-таки призвали. Признанный неспособным к службе в армии, он был приписан к Министерству сельского хозяйства, которое назначило ему задание: выяснить причины болезни, поражающей солдат императорской армии в северной Персии (современном Иране). Прибыв на место, Вавилов обнаружил, что заболевших солдат кормили хлебом из пораженной заболеванием пшеницы. Поскольку выполнение задания не заняло много времени, Вавилов решил воспользоваться предоставившейся возможностью для ботанического изучения местности и приступил к поиску и сбору устойчивых к болезням и обладающих другими ценными качествами разновидностей растений Памира. Эта первая экспедиция стала поворотным моментом в его карьере.

Маршрут Памирской экспедиции был продиктован обстоятельствами: чтобы избежать попадания на территории прямых столкновений воюющих сторон в регионе военных действий, Вавилов наметил свой маршрут по горным районам в центре Памира, следуя вдоль границы между Россией и Афганистаном. То, что Вавилов там обнаружил, превзошло его ожидания: он вернулся с богатой коллекцией разновидностей пшеницы, ячменя, ржи, гороха и других культур. Отчасти это было следствием большого разнообразия дикорастущих полезных растений на этой территории, а отчасти — необычным для ученых-агрономов подходом к сбору коллекции: вместо того чтобы собирать только наиболее ценные разновидности (как практиковалось и в американском Департаменте сельского хозяйства, и в российском Бюро прикладной ботаники), Вавилов собирал все. В этом своем подходе к коллекционированию Вавилов следовал примеру своего учителя, Бэтсона.

На заре своей карьеры Бэтсон путешествовал по Центральной Азии в надежде отыскать в бассейне Аральского моря ископаемые следы морских беспозвоночных, которые подтвердили бы обсуждаемую в то время гипотезу, предполагающую, что на территории Средней Азии когда-то был доисторический Индийский океан. Не найдя никаких следов морской жизни, Бэтсон поменял цель экспедиции, решив изучать изменчивость беспозвоночных центральноазиатских пустынь. Изменение предмета исследования диктовало и изменение метода сбора. Первоначально, в поисках конкретных свидетельств существования прошлой морской жизни в этой местности, Бэтсон искал и анатомировал индивидуальных представителей определенных видов беспозвоночных, досконально изучая их под микроскопом. После изменения научной цели экспедиции Бэтсон стал собирать всех встреченных представителей разных видов беспозвоночных. Вместо досконального изучения индивидуальных организмов теперь он быстро просматривал большой объем материала, ища закономерности в массивах данных. Этот новый, «обзорный», метод предполагал длинные маршруты налегке и вынудил Бэтсона избавиться от большей части своих приборов, поскольку те не подходили для переездов с места на место в суровых условиях Центральноазиатской пустыни. Во время экспедиции, которая началась с неудачи, Бэтсону удалось собрать огромное количество данных по изменчивости, на систематизацию которых (в частности, выстраивание их в «регулярные серии») Бэтсон затратил годы труда. Результатом стал монументальный том, Материалы для изучения изменчивости, особенно с точки зрения прерывистости в происхождении видов (1894), который принес ему первое нучное признание и установил его научную репутацию.

Вавилов, как и Бэтсон, затратил годы на систематизацию и обработку материалов, которые он собрал в своей экспедиции на Памире, откуда он вернулся весной 1917 года. По возвращении он получил приглашение возглавить кафедру агрономии и селекции растений Саратовского сельскохозяйственного института. Вавилов с готовностью принял приглашение и переехал в Саратов осенью того же года, как раз когда большевики захватили власть в Петрограде. Будучи в приволжском Саратове, Вавилов имел возможность, несмотря на бушующую вокруг Гражданскую войну, работать с материалами из Центральной Азии и собранными в долине Волги, а также разработать и начать воплощать амбициозную программу изучения географической генетики растений. Разбирая коллекции и стараясь не потонуть в «многоликом хаосе бесчисленных форм», Вавилов, следуя Бэтсону, систематизировал разнообразие, объединяя разновидности растительных форм в «ряды» и «серии». Вавилов пошел дальше и на основе построенных серий предложил обобщение — «закон гомологических рядов в изменчивости», согласно которому изменчивость близких по происхождению видов растений проявляется схожим образом, то есть генетически близкие виды характеризуются сходными рядами изменчивости по разным признакам. Таким образом, зная серию изменчивости в одном виде, можно предвидеть существование схожих вариаций признаков у близкородственных форм культурных растений.

Вавилов представил свой закон гомологических рядов в докладе на Всероссийском селекционном съезде, состоявшемся после большого перерыва летом 1920 года в Саратове. Доклад произвел впечатление. Принятая на съезде резолюция сравнивала «закон Вавилова» и его последствия для биологии с открытием периодической системы элементов в химии: «подобно тому как периодическая система Менделеева дает возможность предсказывать существование неизвестных еще элементов, удивительная повторяемость, или периодичность, признаков в различных группах и рядах растений даст возможность предсказывать существование неизвестных еще форм растений». Но этим не ограничилось. Организаторы телеграфировали находившимся в Петрограде председателю Наркомпроса Анатолию Луначарскому и председателю Наркомзема Семену Середе, призывая большевистское правительство «оказать всемерное содействие» работе Вавилова и отмечая, что это «крупнейшее событие в мировой биологической науке равно по значению открытиям Менделеева в химии и открывает самые широкие перспективы для практики».

Сравнение между генетикой и химией было весьма распространенной стратегией среди генетиков в первые десятилетия XX века. Тот же Бэтсон на протяжении всей своей карьеры любил прибегать к аналогиям с химией. В 1892 году, обсуждая работы основателя евгеники Фрэнсиса Гальтона, Бэтсон утверждал, что исследования изменчивости Гальтона выявляют «аналогию между явлениями биологической изменчивости и химического взаимодействия». Позже Бэтсон будет объяснять менделеевскую генетику в терминах химии, описывая менделирующие пары признаков, такие как «зеленость» или «желтость» семян, их ворсистость или гладкость, рослость или карликовость растений, и так далее, как «элементарные признаки», которые подобны химическим элементам, поскольку так же способны к бесконечному перекомбинированию. По броскому выражению Бэтсона, «Организм — это коллекция признаков. Мы можем убрать из него желтизну и поместить на ее место зеленость, убрать рослость и поместить на ее место карликовость».

Бэтсон любил использовать сравнение с химией в качестве риторического инструмента для утверждения новой науки, которую он окрестил генетикой в 1906 году. По его утверждению, генетика была сравнима с химией в ее методах — экспериментальных и объективных, — а также в инженерном потенциале новой науки: генетика, по убеждению Бэтсона, обещала в будущем конструировать новые виды, как инженеры конструируют новые объекты, а химики — новые синтетические материалы. Сравнение генов с атомами или химическими элементами было широко распространено в начале XX века. Вавилов, считавший Бэтсона своим учителем, взгляды своего учителя вполне разделял и аналогию между генетикой и химией часто использовал, описывая будущее селекции растений как своего рода химическую инженерию. «Нашей задачей, — писал он в 1925 году, — является создание новых сортов... В ближайшем будущем человек сможет синтезировать, путем скрещивания, новые формы, которых нет в природе. Биологический синтез становится такой же реальностью, как и химический». Подобно периодической системе Менделеева, серии изменчивости, которые Вавилов получил, анализируя коллекционный материал, казалось бы, указывали на пропуски, которые предстояло заполнить в будущей периодической таблице растительного разнообразия: «становится возможным предсказывать существование форм и разновидностей, которые пока что не открыты», как Вавилов подчеркнул, представляя свой закон гомологических рядов в статье, написанной для журнала Journal of Genetics, редактором которого являлся Бэтсон.

Однако, для того чтобы понять тот прием, который доклад Вавилова вызвал в 1920 году среди российских селекционеров, необходимо вспомнить об историческом контексте. Летом 1920 года, когда ученые-аграрники собрались на съезд в Саратове, в стране свирепствовал голод. Декрет о продразверстке, принятый в мае 1918 года, узаконивал реквизицию зерна у крестьян, чтобы накормить города в условиях начавшегося голода. Эта мера голод только усугубила. К началу 1920 года в Приволжье разорены были не только деревни, голодали и города. Ученые знали о голоде не понаслышке. Из числа действительных членов Академии наук, оставшихся в России во время революции и Гражданской войны, больше трети умерло от болезней и голода. К моменту проведения саратовского съезда ход Гражданской войны переломился в пользу Красной армии, и оставшиеся в стране ученые начинали искать покровительства большевистских функционеров у власти. Аграрники имели все основания считать, что им есть что предложить. Вавилов был прекрасной кандидатурой не только на роль Менделеева сельскохозяйственной науки, но и на роль посредника между научным сообществом и большевиками.

Подробнее читайте:
Аронова, Е.А. История как наука и политика: Эксперименты в историографии и Советский проект / Елена Александровна Аронова; пер. с англ. Mарии Семиколенных. — М.: Новое литературное обозрение, 2024. — 288 с.: ил. (Серия «История науки»).