Облачные крепостные и дар забвения

В апреле наше внимание привлекли пять книг. На русском языке вышел «Технофеодализм» Яниса Варуфакиса — книга про антиутопию, в который мы все давно живем. Каждый из нас абсолютно добровольно и безвозмездно трудится на цифровых феодалов, которых можно перечислить по пальцам двух рук (впрочем, точно ли это феодализм, а не один из ликов капитализма — большой вопрос). Популяризатор науки Пол Халперн рассказывает, что разные лики могут быть еще и у реальности, распадающейся на множество вселенных при каждом удобном случае. Как бы экстравагантно это ни звучало, но от предложенной без малого 70 лет назад концепции мультивселенной ученые не отказываются до сих пор — а это о чем-то да говорит.

Ночные кошмары и паралич сна приобретают все более человеческие лица в книге исследовательницы Элис Вернон, знающей, что такое лунатизм не только в теории, но и на практике. Историю подготовки к приходу «сильного» ИИ, которого все нет и нет, и не факт, что он вообще будет, рассказывает Юлиан Тогелиус, специалист по обучению искусственного интеллекта на видеоиграх. Наконец, о том, что память дана нам не для того, чтобы помнить, а чтобы забывать, напоминает нейробиолог Чаран Ранганат.

Миры и исчисления

Пол Халперн. Очарование мультивселенной. Параллельные миры, другие измерения и альтернативные реальности. М.: Individuum, Эксмо, 2025. Перевод с англ. Александра Сергеева

По закону Стиглера, научные открытия скорее назовут не именем первооткрывателя, а в честь его последователя, который обратил внимание на ранее непопулярную идею. Этот закон применим сам к себе, так как открыл его социолог Роберт Мертон, а профессор статистики Стивен Стиглер лишь сформулировал.

Похожая история и с идеей множественности миров, которая в том или ином виде звучала из уст разных авторов. В философии уместно вспомнить Лейбница с его «лучшим из возможных миров» (иные могли бы существовать в божественном сознании, но воплощен лишь один — наш). В художественной литературе — это Борхес и его рассказ 1941 года «Сад расходящихся тропок». В физике — Шрёдингер, высказавшийся на одной из лекций, что его уравнения описывают множество вариантов развития событий, которые «не альтернативны, а на самом деле все происходят одновременно».

Однако, как напоминает американский физик и популяризатор науки Пол Халперн, понятие «мультивселенная» связывают прежде всего с американским физиком Хью Эвереттом. В 1957 году он, будучи аспирантом Принстонского университета под научным руководством Джона Уилера, предложил радикальную интерпретацию квантовой механики, позже названной многомировой. Суть ее в том, что всякий раз, когда происходит квантовое событие с несколькими возможными исходами, Вселенная «расщепляется». Каждый коллапс волновой функции рождает новый мир, а мириады таких событий вместе образуют непрерывно разворачивающуюся мультивселенную, похожую по структуре на густо ветвящуюся крону дерева. В модели Эверетта роль наблюдателя больше не является ключевой, все элементы суперпозиции (ветви дерева) действительно сосуществуют друг с другом. Никакое из них не более и не менее реально. В многомировой интерпретации «мир полноценно существует только когда он не наблюдаем» во всем цветущем многообразии множества вариаций. Это было своего рода ответом на риторический вопрос Эйнштейна: может ли не только человек, но и, например, мышь сыграть роль наблюдателя, вызвав коллапс системы?

Впрочем, дискуссия с Эйнштейном у Эверетта началась задолго до этого. В 12 лет он написал знаменитому ученому письмо с вопросом, что произойдет, если непреодолимая сила столкнется с непреодолимым препятствием. На что получил ответ, что таких сил и препятствий в мире нет, «зато есть очень упрямый мальчик, который победоносно прокладывает себе путь через странные трудности, созданные им самим». Упрямый мальчик в итоге проложил путь в оборонную промышленность, работая в Пентагоне в качестве аналитика не над чем-нибудь, а над концепцией взаимного гарантированного уничтожения с применением ядерного оружия.

Идея мультивселенной при всей кажущейся экстравагантности позволяет навести мосты во многих исследовательских направлениях — от антропного принципа и космологической постоянной до теории суперструн. В книге Халперна можно найти множество этих и других примеров.

Например, историю о том, как английский физик Брэндон Картер в 1973 году предложил термин «антропный принцип». В упрощенном виде его можно сформулировать так: то, что мы ожидаем наблюдать во Вселенной, ограничено условиями нашего существования как наблюдателей. Иными словами, физические законы и константы настроены таким образом, что делают возможным формирование сложных химических элементов, галактик, звезд, планет и в конечном итоге жизни. Но такая тонкая настройка является результатом отбора. Картер выдвинул модель ансамбля вселенных с разными фундаментальными константами — их сочетания в некоторых из этих вселенных оказались подходящими для появления жизни.

Что до теории суперструн, то ее удается математически корректно описать только в пространстве большей размерности, чем привычная нам. Чтобы объяснить, куда делись шесть дополнительных измерений (из десяти: девяти пространственных и одного временно́го) ее интерпретаторы обычно говорят, что они, подобно цветку, увядают и сворачиваются, становясь настолько малыми, что недоступны наблюдателю.

Интерес к идее мультивселенной не увядает уже более полувека, несмотря на то, что немало исследователей считают ее скорее философской концепцией — прежде всего, из-за невозможности фальсифицировать и экспериментально опровергнуть (подтвердить, разумеется, тоже). Очередное свидетельство этого интереса — «Очарование мультивселенной», которая предлагает и ретроспективный экскурс, и актуальный обзор нынешнего положения дел. Книга свежая — на языке оригинала она вышла в 2024 году.

С фрагментом книги можно ознакомиться по ссылке.

Тем, кто ложится спать

Элис Вернон. Ночные кошмары. Нарушения сна и как мы с ними живем наяву. М.: Альпина нон-фикшн, 2025. Перевод с англ. Ольги Корчевской

Исследовательницу Элис Вернон из британского Университета Аберистуита интересует репрезентация сна в науке и культуре. В книге она делится собственным опытом ночных кошмаров, лунатизма и галлюцинаций, чередуя личные истории с описанием различных медицинских случаев расстройства сна, а также с тем, как они воспринимались в разных исторических и культурных контекстах.

Та часть книги, где Элис Вернон рассказывает о себе, — это весьма откровенный личный дневник. Например, она подробно описывает прогулки во сне, что было свойственно ей еще с детства. Правда, тут же оговаривается, что самый плохой поступок, совершенный ее «другим “я”» в таком состоянии — испорченная книга. Тут же Вернон приводит случай из криминальной хроники XIX века — женщина предстала перед судом (дело № 413 от 18 сентября 1876 года) за то, что отрезала левую руку своему сыну, в состоянии сомнамбулизма приняв конечность ребенка за хлеб для бутерброда.

Подобного рода парасомния — необычное поведение до или во время сна — возникает, когда не срабатывает ограничитель, удерживающий сновидца от совершения действий, которые ему видятся во сне.

Паралич сна — другое расстройство, при котором содержание сновидений переносится во «внешнюю» реальность, вызывая при этом вполне реалистичные тактильные ощущения: кажется, что кто-то садится на спящего, давит его, душит, а иногда и домогается. Элис Вернон описывает это как «ощущение непомерного давления, часто сопровождаемое галлюцинацией в виде зловещей фигуры».

Перенос визуальных образов, тактильных ощущений или звуков из сна в состояние бодрствования называют гипнопомпическими галлюцинациями. Мозг отдает мускулатуре команды в соответствии с содержанием сновидения — если вы метаете диск, рука получает команду замахнуться, как если бы это происходило на самом деле. Одновременно с этим мозг парализует тело, поэтому мышцы остаются неподвижными. При расстройстве фазы быстрого сна бывает, что паралич не срабатывает — и тогда сновидец-дискометатель активно работает конечностями, разбрасывая простыни и подушки. А еще можно частично проснуться до естественного выхода из состояния обездвиженности. Отсюда и возникает ощущение давления (чаще всего, на грудь, руки и ноги). Чтобы рационализировать это состояние, мозг придумывает происходящему объяснение. Так сон разума рождает чудовищ — в прямом сомнологическом смысле. 

По степени откровенности личных историй «Ночные кошмары» напоминают нашумевшую в свое время книгу «Завтра я всегда была львом» Арнхильд Лаувенг. В ней норвежский клинический психолог описывает, как много лет жила с шизофренией. Однако Элис Вернон подчеркивает, что многогранные расстройства сна бывают и при здоровой психике — эти явления вовсе не обязательно связаны с психиатрией вообще и шизофренией в частности. Хотя гипнопомпические галлюцинации могут возникать и при психических расстройствах, а рефлексия по их поводу может стать основой для того же бредового расстройства. Тогда заболевание протекает еще тяжелее.

С фрагментом книги можно ознакомиться по ссылке.

Вспомнить не все

Чаран Ранганат. Почему мы помним. Как раскрыть способность памяти удерживать важное. М.: Corpus, 2025. Перевод с англ. Анны Петровой

Человеческая память эволюционировала таким образом, чтобы отдавать приоритет информации, необходимой для выживания и размножения, а не запоминать каждую деталь, с которой мы сталкиваемся в повседневном опыте. Профессор психологии и нейробиологии из Калифорнийского университета в Дэвисе Чаран Ранганат пишет, что такая избирательность позволяет адаптироваться к постоянно меняющимся условиям и фокусироваться на важном, отбросив лишнее. А лишнего много: считается, что среднестатистический современный человек в день получает 34 гигабайта визуальной, слуховой и иной информации.

Многое из того, что мы переживаем, забывается уже в течение нескольких часов или дней из-за «конкурирующих» воспоминаний. «Кривую забывания» впервые описал немецкий психолог Герман Эббингауз еще в XIX веке. Исследователь ставил эксперименты на себе, изнуряя утомительным запоминанием , а затем отслеживая, через сколько времени все улетучилось из памяти. Происходило это довольно быстро: через 20 минут ему едва ли удавалось вспомнить хотя бы половину заученного.

Природа памяти конструктивна: когда мы вспоминаем событие, мы не воспроизводим его «идеальную запись». Вместо этого мы творчески реконструируем прошлое, заполняя пробелы в памяти правдоподобными деталями, основанными на нашем актуальном опыте. Именно поэтому память и воображение связаны. Однако такой процесс реконструкции прошлого может привести к искажениям и ложным воспоминаниям.

По этому поводу вспоминается история из ранней практики Зигмунда Фрейда (этого примера в книге Ранганата нет, хотя Фрейд там единожды и упоминается): гипотеза о том, что истерия и невроз есть результат пережитого в детстве сексуального насилия подтверждалась в психоаналитическом кабинете аномально часто. Это касалось и женщин, и мужчин — не изнасилованных в раннем детстве среди них еще нужно было поискать. Это, с одной стороны, вызывало смех и скепсис со стороны коллег Фрейда. Но с другой, исследовательская неудача помогла сделать важное открытие: пациенты могут изобретать воспоминания, чтобы начать проговаривать травму.

Пример этот кажется весьма валидным. Интересно, что в конце прошлого года вышел русский перевод «Скрытого источника сознания» нейропсихолога Марка Солмса, где он настойчиво призывает представителей нейронаук вернуться «назад к Фрейду». Причем, именно к раннему — то есть к тому самому, у которого были амбиции стать своим среди ученых-естественников.

Что до книги Ранганата, то у читателя, заглянувшего в ее содержание, может возникнуть мысль, что это очередной селф-хелп. «Как помнить больше, запоминая меньше», «Как мы учимся, даже когда не запоминаем» и тому подобное. Но жизни учить никто никого не собирается, равно как и давать советы о той или иной мнемотехнике. 

«На самом деле мы созданы, чтобы забывать: это один из главных уроков, которые следует вынести из науки о памяти», — заявляет автор уже в начале книги. И это следует запомнить в первую очередь.

Такой искусственный, а уже интеллект?

Юлиан Тогелиус. Общий искусственный интеллект. М.: Издательство Института Гайдара, 2025. Перевод с англ. Артема Смирнова

Весной 2023 года независимый исследователь и YouTube-блогер Дэвид Шапиро заявил, что так называемый «общий искусственный интеллект» (Artificial General Intelligence, AGI) появится через полтора года. На это указывали возможность более дешевого (этот прогноз сбылся — в 2025 году появилась одна из самых экономичных моделей, DeepSeek R1), превращение ИИ в агента, взаимодействующего не только с текстом, но и с окружающей средой, а также объединение генеративных моделей с пулом моделей-экспертов, натренированных распознавать изображения.

В интерпретации Шапиро пришествие AGI скорее означает, что его опознали бы (если бы он правда появился) с помощью так называемого утиного критерия. Если нечто выглядит как утка, плавает как утка и крякает как утка, то это — утка. Но с AGI все сложнее, так как пальцем на него не укажешь. В самом общем понимании гипотетический AGI должен быть не только сопоставим с человеческими когнитивными способностями или превышать их, но и уметь универсально перестраиваться под самые разные задачи. Но это именно в общем понимании. На самом деле есть несколько десятков определений не только «сильного ИИ», но и вообще ИИ. В самом общем смысле речь идет о различных «интеллектуальных» программах, решающих задачи, условно требующих интеллекта.

В книге «Общий искусственный интеллект» Юлиан Тогелиус, специализирующийся на обучении ИИ с помощью видеоигр, приходит к выводу, что история ИИ — это продолжительная деконструкция понятия «интеллект» как такового. Если ИИ решает какую-то задачу, считавшуюся ранее лакмусом для настоящего интеллекта (как тест Тьюринга или игра в шахматы), то после этого исследователи обычно задумываются: а точно ли мы понимаем, что такое интеллект вообще? Однозначного ответа нет, а промежуточный вывод такой: у нас до сих пор нет ясного определения естественного интеллекта, не говоря уже об искусственном, а тем более «сильном».

В работе Тогелиуса достаточно подробно обозначена хронология развития различных ИИ-систем — но именно что обозначена. Книга объемом без малого 200 страниц представляет собой скорее отредактированный конспект гипотетической будущей работы — предположительно более объемной. Так, немало места уделяется описанию визуального контента, созданного генеративными моделями. Но нет ни единой иллюстрации. Пару лет назад интернет наводнили образцы раннего ИИ-творчества, своими искаженными пропорциями страннейшим образом напоминающие картины Фрэнсиса Бэкона. Все это вполне себе артефакты — и в книгу о становлении ИИ что-то такое вполне было бы к месту.

Также довольно часто буквально одной строкой пробрасывается мысль, но тут же обрывается. Например, «явление, когда ИИ лучше справляется с задачами, которые мы считаем когнитивными, и намного хуже с предположительно неинтеллектуальной ручной работой, <...> известно как парадокс Моравека».

Минимальная забота о читателе все же предполагает, что хотя бы в одном-двух предложениях нужно что-то разъяснить. Вместо этого в подобных примерах даются сноски всегда и исключительно на англоязычный источник — книгу, статью, научную работу. То есть читатель должен сам разыскать иноязычный текст и самостоятельно же найти в нем цитату, к которой его отослали.

Словом, книжка интересная, но такое ощущение, что написана она по принципу «пиши, сокращай». Дело благое, но только если уметь вовремя остановиться.

С фрагментом книги вы можете ознакомиться по ссылке.

Сюзерен умеет в таргет

Янис Варуфакис. Технофеодализм. Что убило капитализм. М.: Ад Маргинем Пресс, 2025. Перевод с англ. Алексея Снигирова

Экономист, бывший министр финансов Греции Янис Варуфакис заявляет, что его основные критики — сторонники левых взглядов, то есть те, к кому близок и сам Варуфакис. И объясняет это так: «Мы выросли с мечтой свергнуть капитализм, а я говорю: капитализм сам себя разрушил. И его заменило нечто гораздо худшее».

Под «убийством капитала» в данном случае имеется в виду его мутация в новую форму, возникшую как итог приватизации (и даже без кавычек) интернета такими гигантами, как Google, Apple, Amazon, запрещенным в России Facebook и так далее. Это и есть, по Варуфакису, новые феодалы.

В такой перспективе мы все — облачные крепостные, бесплатно работающие на сюзерена. Ежедневно мы сгружаем феодалам вагон и маленькую тележку личных данных, за что нам дают возможность пользоваться цифровыми платформами, манипулируя нашими желаниями и даже конструируя их. Так формируются предпочтения потребителей и в целом динамика рынка. Мир все больше разделяется на два конкурирующих технофеодальных блока, в одном из которых доминируют США, а в другом — Китай.

Иными словами, речь о так называемом «облачном капитализме». Надо полагать, это примерно то же самое, что «платформенный капитализм» Срничека или «надзорный капитализм» Зубофф, а также цифровой, информационный, когнитивный, да и вообще целый зоопарк капитализмов, о котором в послесловии русского перевода «Технофеодализма» говорит научный редактор книги Александр Павлов.

Однако всякая крупная корпорация — это прежде всего сложный и высокотехнологичный бизнес, требующий инвестиций в серверное оборудование, программное обеспечение и техподдержку, а также оплату труда десятков и сотен тысяч программистов и других технических специалистов. Корректно ли здесь говорить о ренте, а не о прибыли? Тем не менее, речь у Варуфакиса все равно идет о феодализме, то есть об откате к более отсталой, по сравнению с капитализмом, формации…

Именно поэтому от критиков Варуфакиса можно услышать мнение, что устоявшийся термин — феодализм — в данном случае используется не в конвенциональном значении, а скорее как метафора.

В остальном же тон книги и то, о чем в ней рассказывается, — очень на злобу дня. Да и в целом это один из самых ожидаемых переводов года.

С фрагментом книги можно ознакомиться по ссылке.