«Россия: страна, которая хочет быть другой. Двадцать пять лет — взгляд изнутри»

В 1990-х постсоветская Россия взяла курс на открытость миру, рыночную экономику и демократическую систему управления. Однако не всем ожиданиям, которые люди связывали с эпохой перемен, в конец концов суждено было оправдаться. В книге «Россия: страна, которая хочет быть другой. Двадцать пять лет — взгляд изнутри» (издательство «НЛО»), переведенной на русский язык Мариной Снук-Горелик, специалист по социальной и экономической истории СССР и России Хайс Кесслер рассказывает о социальных, культурных и экономических преобразованиях страны, в которой прожил 25 лет. Предлагаем вам ознакомиться с фрагментом, посвященным тому, как приватизация и либерализация цен изменила жизнь россиян.

Шоковая терапия

Россия стала рыночной экономикой, потому что ничего другого ей не оставалось. Стагнация плановой экономики началась уже в конце 1970-х годов, и в итоге экономика рухнула под собственным весом. Перестройка Горбачева была попыткой вернуть судно в нужное русло. Открытость, децентрализация и введение рыночных механизмов были призваны придать системе новый импульс. Но как только были ослаблены «бразды правления», страна избавилась от жесткого контроля Москвы — и советская система лопнула, как мыльный пузырь. Что, конечно, совсем не входило в планы Горбачева. Он намеревался реформировать систему, а не упразднять ее, поэтому стал тормозить, вилять, принимать противоречивые меры и проводить выбранную им политику непоследовательно. В результате состояние экономики только ухудшалось. Чтобы смягчить недовольство населения, государство выделяло все больше средств на сдерживание цен. И это при сокращающихся доходах, которые таяли из-за падения цен на нефть и вследствие непродуманных мер. Таких, например, как введение сухого закона, в то время как акцизы были одним из столпов государственного бюджета. К лету 1991 года, к моменту моего прибытия на белорусский вокзал, дефицит бюджета вырос до трети ВВП и Советский Союз фактически обанкротился.

Кстати, внешне это не особенно проявлялось. Жизнь в стране, конечно, производила впечатление скудности, но никто не голодал, полки в магазинах не пустовали. Хотя некоторые странности бросились мне в глаза. Например, в булочной рядом с хлебом на веревочке висела специальная ложка: с ее помощью можно было проверить свежесть хлеба, придавив его ложкой, чтобы убедиться, что он не черствый. Ассортимент магазинов не отличался разнообразием. Были и более существенные признаки упадка: многие продукты продавались по талонам, по крайней мере если вы хотели купить их по государственной цене. Продукты можно было купить и в небольших киосках или на рынках, но гораздо дороже. Через некоторое время меня поразило и то, что мои новые друзья практически не тратили денег — для них все было слишком дорого. 

Когда пять месяцев спустя я снова приехал в Россию, события в ней развивались еще стремительнее. Советский Союз уже прекратил свое существование. Магазины опустели, а население готовилось к длинной, суровой зиме. Борис Ельцин, президент новой России, возлагал надежды на рынок как на последнее спасительное средство и собрал команду из радикальных реформаторов под руководством тридцатипятилетнего экономиста Егора Гайдара. Их задача состояла в том, чтобы оживить российскую экономику с помощью мер, которые в те времена обычно описывались как «шоковая терапия». Примером для подражания стала программа, проводимая с 1989 года в Польше с помощью западных экономистов. 

Рецепт шоковой терапии состоял из ряда радикальных реформ, призванных в кратчайшие сроки превратить государственную плановую экономику в капиталистическую рыночную. После начальной фазы «свободного падения» ожидалась стабилизация и возникновение нового баланса. Выбор России в пользу капитализма основывался не на убеждениях, а на том, что все другие подходы потерпели неудачу. Реанимация экономики, испытавшей системный крах, была сложнейшей задачей, для которой в то время никто в мире не имел готового решения. Но решение требовалось. 

Чего ожидал человек от рынка? Спасения, разумеется. Ведь благодаря гласности люди смогли понять, что капитализм оказался гораздо более жизнеспособной системой, чем его изображала советская пропаганда. На Западе жили не только свободно, но, как оказалось, довольно беззаботно, а степень благосостояния там была неизмеримо выше того, что предлагала советская система. Больше всего на свете новая Россия надеялась стать «нормальной страной», с демократией, рыночной экономикой и всеми благами современной цивилизации, какие с этим ассоциировались.

Но я не забыл и страх тех холодных декабрьских дней накануне 1992 года: 2 января должна была начаться «либерализация цен» — главный способ борьбы с товарным дефицитом. До сих пор цены всегда устанавливались государством. Теперь началось «освобождение цен», которые были отпущены в свободное плавание — в действие должны вступить рыночные механизмы, то есть законы спроса и предложения. То, что это приведет к росту цен, понимали все. Собственно, так и предполагалось, чтобы снова заполнить полки магазинов. Вопрос состоял в том, как высоко в итоге поднимутся цены. И достаточно ли товаров, чтобы удовлетворить спрос? Никто не брался делать точных прогнозов. В отчаянной попытке оживить рыночные силы правительство 29 января 1992 года легализовало свободу рынка в буквальном смысле слова «свобода»: с этого момента всем разрешалось продавать все, что они хотели, в любом месте без каких-либо лицензий.

И это сработало. Оживились поставки, но цены в один момент подскочили в несколько раз. Торговля сконцентрировалась в киосках и ларьках, которые сыграли ключевую роль в снабжении Москвы в 1990-х годах. Такая торговая форма, вероятно, не была результатом какого-то плана, а выросла стихийно. Первое время торговали на опрокинутых ящиках, с раскладных столиков и с задних сидений автомобилей. Затем, вероятно, нашелся «предприимчивый» продавец, который понял, что хорошо иметь крышу над головой, свет и тепло, а электричество для своей палатки можно качать с фонарей и соседних домов. 

Ларьки и палатки работали днем и ночью, а продавец одновременно исполнял функции охранника и ночного сторожа. Киоски имели небольшое окошко, открытое днем, а ночью или когда было холодно, обычно закрытое. Товары размещались за стеклом вокруг окошка. Ассортимент всегда был непредсказуемым. В стандартный репертуар входили консервы, выпивка, сладости и сигареты. В одних ларьках продавались овощи, другие больше ориентировались на непродовольственные товары и продавали батарейки, туалетную бумагу, ручки, мыло, косметику, колготки, презервативы и все прочее, что могло понадобиться человеку в любое время суток и что сложно было найти в тех немногих магазинах, которые тогда имелись в Москве. 

Если вы хотели что-то купить, нужно было постучать в окошко. Ночью иногда можно было услышать тяжелые вздохи продавца, поднимающегося со своей раскладушки, на которую он лег вздремнуть. Потом показывалась его рука, открывающая окошко. Лицо продавца оставалось невидимым. Вероятно, такое устройство ларька диктовалось в том числе и соображениями безопасности. Кроме того, анонимность обеспечивала некоторое спокойствие продавцам, которые день и ночь сидели в такой торговой точке и за сутки успевали увидеть тысячи лиц. Люди шли потоком — в первую очередь за выпивкой и сигаретами. Да и вообще, до магазина далеко, к тому же результат не гарантирован, потому что снабжение было нестабильным, и то, за чем вы пришли, нередко заканчивалось перед вашим носом. Киоски лучше выполняли свои задачи, но и в них приходилось довольствоваться тем, что было в ассортименте. Не клиент, а продавец был королем, и это становилось очевидно, когда вы расплачивались за свои покупки. Получить покупки можно было, лишь сперва просунув деньги в окошко. 

Но торговля — это еще не вся рыночная экономика. Большая часть того, что продавалось в киосках, было импортным товаром, приобретенным на американские и европейские кредиты, чтобы удовлетворить самые насущные потребности населения. Следующая сложная задача состояла в том, чтобы реформировать экономику таким образом, чтобы Россия могла сама производить необходимые ей товары. Плановая экономика потерпела неудачу. Теперь решение должно было прийти от свободного предпринимательства. И для этого государство должно было как можно дальше убрать свои руки от рынка, не вмешиваться в него — такова была идея. 

Вторым столпом, на котором зиждилась шоковая терапия, стала массовая приватизация — довольно болезненный процесс. В Советском Союзе пусть и при плановой экономике собственником народных богатств был народ, то есть граждане, а не государство. Это действительно так воспринималось, не было лишь формальностью. Таким образом, простая продажа предприятий и компаний тому, кто сможет больше предложить, с политической точки зрения была проблематичной. Было принято решение выпустить приватизационные чеки — ваучеры. 

Каждый гражданин, получив ваучер, мог приобрести акции предприятий. Это могли быть акции того предприятия, на котором он работал, или акции других предприятий. Номинальная стоимость ваучера составляла 10 тысяч рублей, а общая стоимость всех ваучеров приравнивалась к общей стоимости приватизируемых предприятий. Теоретически это гарантировало каждому гражданину равную долю общего пирога, но на практике стоимость акций значительно различалась в зависимости от типа предприятия и региона, в котором оно находилось. Однако самая сложная проблема заключалась в том, что большинство людей понятия не имели, что делать со своими ваучерами и какие акции имело смысл на них покупать. Воспользовались этим ловкие ребята, массово скупавшие ваучеры, чтобы заполучить акции наиболее ценных предприятий. Люди, продававшие свои ваучеры, предпочитали быстрые деньги тому, чего они не понимали и чему не могли доверять. Продать ваучер было невероятно просто: так, в московском метро стояли десятки людей с маленькими картонными табличками с текстом: «Куплю ваучер». 

В период с декабря 1992-го по лето 1994-го большая часть российской экономики была приватизирована, что привело к стремительной концентрации собственности в руках ограниченного количества человек и вызвало много горечи и возмущения. Руководство предприятий в массовом порядке злоупотребляло своим положением, убеждая работников передавать им свои ваучеры, а остальные акции через скупщиков и их инвестиционные фонды попадали в руки тех, кого позже прозвали олигархами. Но в то время это еще не было так очевидно. Что было очевидно, так это то, что приватизация не сделала людей обещанными владельцами народного достояния, и многие чувствовали себя обманутыми. 

Менее спорной была приватизация жилья, то есть его выкуп жильцами. Формально в Советском Союзе жильцы арендовали свои квартиры у государства, но это было особое право пользования, которое передавалось детям или даже другим лицам, в этом жилье прописанным. С вступлением в силу новых правил жильцы могли формально стать владельцами своего жилья, что им практически ничего не стоило, кроме некоторой суммы за переоформление. Однако не все сразу воспользовались этой возможностью. Многие боялись, что им придется платить налоги на имущество или что права владения будут магнитом притягивать злоумышленников, которые попытаются «отжать» жилье. 

И это была не единственная проблема. Далеко не у всех в Советском Союзе была своя квартира. В стране всегда существовал огромный дефицит жилья, и, во всяком случае, до 1950-х годов людям предоставляли не отдельное жилье, а лишь комнаты в коммунальных квартирах. Большие квартиры в старинных домах во многих городах были преобразованы в коммуналки: отдельные комнаты, общая кухня, туалет, иногда ванная. Позже были построены и новые квартиры такого типа, специально под коммуналки. В начале 1990-х годов миллионы людей все еще жили в коммуналках. Официально все они были съемщиками, но, в отличие от квартир, отдельные комнаты в коммунальных квартирах приватизации не подлежали. Таким образом, если квартиру приватизировали, ее жильцы становились совладельцами. Это была сложная комбинация. Отношения между соседями в коммуналке, совершенно чужими людьми, приговоренными к сосуществованию на общей кухне и к общему же туалету, пользовались печальной известностью. 

Моя жена Даша выросла в такой коммуналке — просторной квартире с высокими потолками в историческом центре Москвы в Печатниковом переулке в доходном доме дореволюционной постройки. В 1920-х годах ее прадед Лев Любимов, профессор политэкономии, приехал в Москву, чтобы преподавать в престижной Плехановской академии, и купил три комнаты в квартире. Остальные три комнаты были заколочены, но уже в 1930-х годах сюда вселились другие люди, и семье пришлось делить с ними кухню и ванную. 

Ольга, моя теща, рассказывала, что в ее молодые годы отношения с соседями были еще довольно теплыми и что, например, соседи даже присматривали за детьми друг друга. Но к концу советского периода состав жильцов квартиры сильно деградировал. Жизнь всем портила супружеская пара алкоголиков — они крали с вешалки верхнюю одежду гостей, подкладывали в обувь пятнадцатилетней Даши порнографические картинки. После смерти жены овдовевший сосед-пьяница стал опускаться все ниже и ниже. После того как однажды темной ночью на лестнице он едва не разбил железякой голову моему тестю Славе, он, к счастью, исчез из нашей коммуналки. Но вместо него в квартиру заселился милиционер из Воронежа со своей семьей, тупой грубиян с вечно недовольной женой и абсолютно угрюмой дочерью, казалось, лишенной способности чему-либо радоваться. Когда с ними сталкивались на кухне, они из принципа не здоровались и вели себя так, как будто вас не замечают. Так продолжалось, пока милиционер не напивался и не начинал кормить вас историями о том, как он избивает «хиппи» или вымогает деньги у мелких уличных торговцев. Стать совладельцами жилья с такими людьми — не очень радужная перспектива. Поэтому Дашины родители несколько лет не приватизировали свои комнаты, пока не подвернулся маклер с покупателем всей квартиры и обещанием отдельного жилья для каждой семьи. 

Таким образом, либерализация цен и приватизация заложили основы рыночной экономики. Полки магазинов были заполнены, национальное достояние было разделено, но шоковая терапия вылилась также и в глубокий кризис, из которого страна стала выбираться лишь десять лет спустя.

Подробнее читайте:
Кесслер, Х. Россия: страна, которая хочет быть другой. Двадцать пять лет — взгляд изнутри / Хайс Кесслер; пер. с голл. Марины Снук-Горелик. — М.: Новое литературное обозрение, 2025. — 224 с.