«Женский оркестр Освенцима. История выживания»

В книге «Женский оркестр Освенцима. История выживания» («Individuum»), переведенной на русский язык Ольгой Быковой, историк и биограф Энн Себба рассказывает о судьбе участниц созданного в 1943 году оркестра. Почти пятьдесят женщин из одиннадцати стран давали концерты для нацистских офицеров и играли маршевую музыку для других подневольных.

Предлагаем вам ознакомиться с фрагментом, посвященным внутренним конфликтам оркестра. Свою лепту вносили и культурные различия, и языковой барьер, но основной причиной конфликтов Энн Себба называет деление на евреек и неевреек.

«Оркестр — это жизнь»

Оркестр под руководством Альмы Розе быстро стал более интернациональным: в нем играли польки, немки, австрийки, украинки, русские, француженки, бельгийки, гречанки, чешки и голландки. Несмотря на попытки Розе набрать исполнителей более высокого уровня, в оркестре никогда не было больше пяти-шести «настоящих» музыкантш. По воспоминаниям Аниты Ласкер, единственным условием для того, чтобы стать частью необычного ансамбля, было «наличие более или менее отдаленного представления о том, как держать в руках инструмент или играть на нем». «Любой предлог был достаточно хорош, чтобы попытаться спасти как можно больше людей, укрыв их в этой относительно тихой гавани. Иногда принимали даже тех, кто совсем не умел играть». Разброс в способностях означал, что Альме приходилось ежедневно заниматься с некоторыми слабыми музыкантшами, оттачивать буквально ноту за нотой и перекладывать произведения так, чтобы сильные исполнительницы доминировали; решимость добиться достойного общего уровня никогда не покидала ее. Оркестр требовал от всех, и особенно от Альмы, напряжения сил — Розе с головой погрузилась в работу и часто засиживалась до глубокой ночи, редкая «привилегия», ведь для того, чтобы не выключать свет после отбоя, также требовалось особое разрешение. 

Разный уровень мастерства был не единственной проблемой. Внутри большого оркестра существовало множество небольших групп, обычно состоявших из носительниц одного языка. Альма, как правило, давала указания на немецком, который большинство девушек умудрялись понимать. При этом самым болезненным и труднопреодолимым оказался не языковой барьер, а барьер между еврейками из разных стран и нееврейками из Польши. О поразительной жизнеспособности оркестра говорило уже одно то, что еврейки и нееврейки жили в одном блоке — единственном подобном блоке на весь Освенцим.

Антисемитизм в довоенной Польше глубоко укоренился в общественном сознании — у этого были как религиозные, так и политические корни. Некоторые католики по-прежнему обвиняли евреев в убийстве Христа, росло число польских националистов, которые видели экзистенциальную угрозу в многочисленной и бурно развивающейся еврейской общине. К началу Второй мировой войны она разрослась до 3,4 миллиона человек. Будучи страной с самой высокой плотностью еврейского населения в Европе, Польша стала благодатной почвой для правых националистических групп. Так, члены Национально-демократической партии, или «Эндеции», были не только антинацистами, но и открытыми антисемитами. Очевидно, подобное мировоззрение разделяли и некоторые оркестрантки-католички. Некоторые попали в лагерь за спасение евреев, тем не менее, живя с еврейками под одной крышей, объясняли конфликты, возникавшие из-за еды или шуток, «еврейским поведением». Вековое предубеждение подкреплялось жестоким отношением нацистов: когда в лагере проводился отбор и «отбракованных» отправляли в блок 25, так называемый блок смерти, где несчастные без еды и воды ожидали отправки в газовую камеру, охранники объясняли это так: «Это евреи виноваты, что они развязали войну». Доктор Лингенс-Райнер позже свидетельствовала, что в санчасти неевреи критиковали врачей за то, что те тратили драгоценные лекарства на евреев, которые «всё равно умрут».

Хильде Грюнбаум, немецкая скрипачка, работавшая в оркестре переписчицей нот, рассказывала о трениях, возникавших даже между еврейскими музыкантшами на почве религиозных, культурных или языковых различий. Самым ярким примером была изоляция евреек-ашкенази от греческих евреек, говоривших не на немецком или идише, а на архаичном сефардском языке, больше походившем на испанский. «Среди нас были атеистки, коммунистки, набожные и сионистки. Русские хотели вернуться в Россию, польки мечтали о раз и навсегда независимой Польше. Каждая жила со своими взглядами и была уверена в своей правоте».

Польская учительница-нееврейка Евгения Марчевич не играла в оркестре, но вспоминала: «Евреи из Варшавского гетто ненавидели Альму, она была ассимилированной еврейкой и была похожа на немецкую еврейку, которые, по их словам, была скорее немцами, чем евреями». Статус капо неизбежно заставлял некоторых воспринимать Розе как часть немецкого аппарата, хотя она была австрийкой. То, что Альме удавалось урегулировать эти трения, не позволяя им влиять на выступления, делает ее достижения лишь более выдающимися. Когда дело касалось оркестра и музыки, она требовала беспрекословной дисциплины и запрещала любую эмоциональную реакцию на нескончаемые убийства и страдания. В то же время некоторые оркестрантки отмечали, что Розе ненавидела конфликты и скорее уходила в свою комнату, чем вступала в конфронтацию. «У нее были постоянные мигрени, — вспоминала Элен Верник. — Я подозревала опухоль. У нее была своя комнатка, где она ложилась, если ей нездоровилось. Мы очень переживали, как оркестр будет справляться без нее».

Самым частым источником обид и разногласий в двенадцатом блоке были посылки с продовольствием, которые польки делили между собой. У них в бараке был отдельный угол с собственным столом, которым пользовались также украинки и русские. Евреям не разрешалось получать посылки, даже если у них оставался кто-то, кто мог бы прислать продукты, поэтому наблюдать за тем, как едят соседки по блоку, было особенно мучительно. «Вид и запах недоступной еды не способствовал укреплению дружеских отношений. Я помню только двух полек, которые с нами разговаривали», — вспоминала Анита Ласкер. Одной из них была певица Эва Стоёвска, другой — перкуссионистка Данка Коллакова.

Причиной подобного отношения отчасти была убежденность полек в том, что еврейки поддерживают контакт с заключенными, работающими на складах Освенцима, «Канаде», и могут раздобыть дополнительную еду там. К декабрю 1943 года расположенная неподалеку от крематория «Канада» насчитывала тридцать деревянных зданий, где сортировали вещи, конфискованные у прибывших в лагерь. Почти все, что представляло какую-либо ценность, отправляли обратно в Германию, но многое всё равно оставалось на складах. Склады обслуживали около тысячи женщин-заключенных, которые могли красть вещи, и особенно еду, чтобы их обменять. Это было рискованно и отнюдь не гарантировало регулярное питание сверх пайки, но многие стремились получить работу в «Канаде».

Даже в 2014 году в мемуарах Хелена Дунич настаивала, что стена между еврейками и польками в оркестре возникла по вине евреек.

Слова Хелены о поведении евреек свидетельствуют о глубоко укоренившихся предрассудках с обеих сторон. Как бы она ни хотела, навести мосты ей не удавалось. Она отдавала себе отчет в напряженных отношениях между польками-католичками и еврейками, однако настаивала на том, что эта напряженность произрастала не из антисемитизма, а из «жесточайшего голода, который в немецком лагере оказался сильнее идеалов солидарности, гуманизма и сочувствия».

Подробнее читайте:
Себба, Энн. Женский оркестр Освенцима. История выживания / Энн Себба; [пер. с
англ. Ольги Быковой] — М.: Individuum, Эксмо, 2026. — 336 с.